Андрей Медведев — журналист, публицист, режиссер-документалист, заместитель генерального директора ВГТРК и депутат Московской городской думы. Кроме прочего, он еще и блогер с довольно обширной аудиторией.
В своем блоге Медведев часто затрагивает вопросы миграционной политики.
А когда его начинают критиковать за национализм, парирует: кому, как не ему с его корнями, говорить об этом. Часть предков Андрея происходит из русских крестьян, часть — из татар, проживавших на Волге и в Алма-Ате, а прабабушка его — таджичка.В интервью главному редактору ИА Регнум Андрей Медведев рассказал об обратной стороне ведения крупных Telegram-каналов, ответственности публичных людей перед обществом. Подробно объяснил первопричины украинского конфликта и то, почему многие до сих пор отказываются их понимать. Поделился своим видением того, как именно можно решить проблему неконтролируемой миграции и почему различий между православными и мусульманами гораздо меньше, чем нас в этом пытаются убедить.
— Андрей, вы автор большого канала в Telegram. Многие считают, что если удалось создать блог с большой аудиторией, то жизнь состоялась. Вы могли бы рассказать об обратной стороне…
— А в чем жизнь состоялась?
— Ну как? Тебя слушают. Ты лидер общественного мнения. Деньги за рекламу можно получить.
— У меня нет ни рекламных постов, ни рекламных интеграций. Считаю, что это неправильно, когда ты хоть и на городском уровне, но все-таки фигура политическая.
Я долго думал, размещать ли рекламу, поскольку деньги все равно нужны.
Мы с друзьями проводим сборы. Деньги нужны для фронта, для беженцев, для благотворительных проектов. В частности, фонд «Доктор Лиза» Женя Поддубный (военкор. — Прим. ред.) и я периодически поддерживаем. Но понимаете, какая штука. Я понял, что если буду размещать рекламу, то стану объектом критики.Так сложилось, что русский человек власти не очень доверяет. Такой у нас общий сложный исторический опыт. Возможно, только сейчас за последние лет 20 возникает другой формат отношений власти и общества, простого человека и чиновника. Но в целом я понимаю, что всегда есть оценочный взгляд на любого чиновника, политика и публичного человека.
Представьте: депутат, один из руководителей большого медийного холдинга, и вдруг у меня стоит реклама. Я могу объяснять: «Ребята, деньги пошли туда и туда». Но все равно найдутся люди, которые будут говорить: «А он на эти деньги купил себе машину».
Поэтому решил, что лучше не надо.
— То есть вы не относитесь к своему каналу как к СМИ? Для СМИ это нормальная практика — заключить договор и взять деньги за рекламу.
— Повторюсь, я могу потом даже опубликовать эти договоры и объяснять: «Смотрите, эти деньги не идут мне в карман. Они идут туда-то». И все равно оппоненты, с которыми мы периодически слегка пикируемся, будут говорить: «Наворовал. Люди ему верят, читают, а он тут свои три копейки зарабатывает». Поэтому проще этого уже не касаться. Я найду, где заработать.
Вы спросили про обратную сторону. Это работа. Каждый день нужно что-то написать. Есть событие — на него надо отреагировать. Я думал о том, чтобы бросить писать. Это и время отнимает, и иногда физически не успеваешь. И каждый раз, когда я думал: «Ну теперь уж точно — один пост в два дня, и все», мне кто-то писал в духе: «Если бы я не читал ваш канал, когда мы уходили из Херсона, я бы не верил, что мы эту историю вывезем».
Миллионы горизонтальных связей
— А что вы писали в момент отхода из Херсона?
— Писал, что война — это всегда сложно. Это не всегда простые и популярные решения. И то, что мы оттуда ушли, не значит, что что-то закончилось.
Мы, наверное, не хотели, чтобы вообще все это происходило. Понятно, что решение об СВО было вынужденным. Это когда тебя прижали к стенке с ножом и сказали: «Договорённости-договорённостями, но на Украине мы, наверное, все-таки разместим ядерное оружие».
— Я прекрасно понимаю, о чем вы говорите. Но не хочется, чтобы мы с вами превращались в двух людей, которые очень хорошо друг друга понимают. А многие считают, что Россия напала на Украину. Вы могли бы объяснить, почему это не так?
— Могу. Но давайте я сначала закончу с Херсоном.
Я писал, что мы вступили в область тьмы. Взяли и шагнули все во тьму. Вся страна. Что мы теперь должны? Начать ныть? Начать рыдать? Руки опустить? Случилось, как случилось.
Это сложная история. Но из любой истории или делаются выводы, и мы стараемся на основе них стать лучше или стать сильнее, или мы опускаем руки. Мы не можем опустить руки, потому что нас съедят.
Мы должны идти только вперед. Мы придем туда, куда мы хотим. Но только если продолжим идти.
— А вы уверены, что этот тезис будет понятен матери или отцу, которые потеряли сына на СВО?
— Кому-то будет, кому-то — нет. Личное восприятие всегда очень субъективное. Но мы несем ответственность за то, как эти люди будут себя чувствовать, потеряв детей. Не будет ли подвиг их детей обесценен кем-то?
Вы же писали, как какой-то вырожденец отказался везти ветерана СВО, потому что он инвалид и его коляска может поцарапать его прекрасную машину.
Понятно, компания может прикрываться разговорами о том, что это «просто частный бизнес, мы просто стараемся быть flexible». А на самом деле в той же музыке вполне себе продвигают антироссийскую повестку.
Такси — это просто один из случаев. Фактически сделать этому агрегатору ничего невозможно. Невозможно вот так в моменте наказать водителя за его поведение, которого они сами не хотят наказывать. Значит, нужно эту историю нам как журналистам дальше развивать.
— Я понимаю, о ком вы говорили — о Кирилле Загородникове. Он у нас, кстати, был. И я думаю: а что мы можем сделать?
— Просто обращаться в соответствующие органы. Следственный комитет, прокуратура. Других правовых рычагов у нас не существует, но ситуация есть. И она должна быть квалифицирована не с точки зрения моральной, а с точки зрения закона. Есть ли здесь нарушение закона? Есть ли здесь нарушение прав человека? Есть ли здесь оскорбление ветерана СВО, хоть и не вербальное и прямолинейное, а косвенное? Может быть, оно не сразу будет выявлено, но тем не менее.
— Но ведь они не дифференцируют: это ветеран СВО или это просто инвалид.
— Да. На днях у нас был сюжет, как в игровую комнату в большом торговом центре не пустили мальчика с ходунками. У него ДЦП — его не пустили. И хозяева этой игровой комнаты говорят: «А что такого?». А до этого эта же сеть игровых комнат не пустила женщину на инвалидной коляске, потому что у них покрытие. А она с ребенком пришла.
Надо ли нам про это говорить как журналистам? Надо. Должны ли в этой ситуации наступать какие-то правовые последствия? Должны.
Но зачастую эти люди, которые пострадали, морально не готовы вступать в долгую историю юридических взаимоотношений и с обидчиком, и с чиновниками. Поэтому наша задача — просто их поддержать.
— То есть мы можем, по сути, только в соцсетях пошуметь.
— Почему в соцсетях? Вы же не только журналист. Если они не хотят — это одно. А если они немного сомневаются (получится или нет), мы должны сказать: «Ребята, у нас с вами все получится».
— Мы часто сталкиваемся с этой проблемой. Мне как члену СПЧ, чтобы начать действовать, нужно обращение. А люди, рассказав свою ситуацию и вызвав какой-то общественный резонанс, идти дальше, как вы правильно сказали, не хотят. То есть наше гражданское общество пока не готово отстаивать свои права?
— Оно растет, оно формируется. Раньше у нас вообще никакого гражданского общества не было.
Его пытались каким-то образом сформировать сверху. Потом началась война, и гражданское общество появилось само собой. Люди видели, что там, на фронте, наши, свои. Эти люди, возможно, из соседнего двора, из соседней квартиры. Им нельзя не помочь.
В стране возникли миллионы горизонтальных связей. Некоторые посылают по пятьдесят, по сто рублей на помощь фронту. Помню, собирали мы на коптеры для группы спецназа. И вот мальчишка 30 рублей на коптеры прислал. Подписался: «Леша, 5-й А. Бейте гадов».
Этот мальчик Леша — уже гражданин. Не потому, что какой-то чиновник, депутат или журналист ему объяснил: «Надо быть гражданином, надо вступить в какую-нибудь организацию». Нет. Просто он сердцем почувствовал, что там свои.
Правда штука колючая
— После того, как началась СВО, СБУ начала устранять лидеров общественного мнения. Дарья Дугина. Владлен Татарский. На Захара Прилепина было совершено покушение. Вы не боялись?
— Мы сейчас вспоминали Чарли Кирка. Его смерть в очередной раз ставит всех публичных людей вот перед этим простым выбором: что лучше — говорить правду и рисковать, неважно, перед кем: СБУ, леваки, недовольные чиновники, шизопатриоты-неокомсомольцы, которым неважно, кого осуждать; или промолчать, хоть ты увидел гадость.
Это внутренний выбор. Если ты человек верующий, все равно ты приходишь к выводу, что от правды еще никто не умер, а от вранья умирают.
Правда тяжелая. Тяжелая для восприятия. Штука колючая. Но что лучше: знать как есть или продолжать строить иллюзии? Мне кажется, выбор-то очевиден. Да, иногда надо говорить аккуратно. Сегодня, когда мы воюем, особенно надо понимать, чтобы ты своей правдой никого не подставил из тех, кто непосредственно в окопах. Что ты случайно не выдашь какую-то информацию, которая сработает на руку противнику.
Тем не менее, выбирая между «промолчать» и «сказать правду», большая часть наших с вами коллег выбирает второе и говорит правду. Как бы она ни звучала.
Мы недавно думали, что Америка — вполне себе. Все-таки не война, все-таки нет Украины под боком. И пожалуйста: Чарли Кирка застрелили с расстояния в 200 метров — пуля в шею.
— Говорят же, что Америка всегда беременна гражданской войной. Похоже, что она в последние годы это показывает.
— Мне кажется, и у нас есть какие-то незакрытые, как это принято говорить, гештальты. Нам тоже есть что обсудить. В том числе в контексте Украины. Мы сейчас имеем дело с последствиями решений, принятых с 1918 по 1924 год. Я имею в виду начало углубления коренизации и формирования украинского языка из малороссийского наречия.
Возвращаясь к вопросу об Украине. Когда люди говорят: «Ах, Россия в 2022 году напала на Украину», мы здесь вынуждены констатировать, что до этого момента люди вообще не следили за событиями, которые происходили в 200-800 километрах от Москвы. Или они просто не хотят принимать реалии, которые их окружают.
Иной раз читаешь наших уехавших коллег из разных либеральных изданий. Они невероятно сочувствуют, допустим, Израилю, вспоминая годовщину нападения ХАМАС на Израиль.
— Достоевский бы очень много по этому поводу сказал.
— Да. Про «слезинку ребенка» и про всё. Помните, у него в «Дневниках писателя» диалог с человеком, который говорит:
«Как можно войну-то начинать? Ну нельзя начинать.
— Так они же детей убивают. Янычары детей убивают. Вот, девочку привезли. Брата на куски порубили, а ей глаза выкололи. Она сейчас в сиротском доме где-то живет в Петербурге.
— Ну все равно, воевать нельзя. Нехорошо, но воевать нельзя».
Вот это такая же позиция. Мы там замечаем Израиль и сострадаем ему, а сгоревших в Одессе людей мы называем «шашлыками из колорадов» и пишем стихи «Мимо Дома Профсоюзов я без шуток не хожу». Какое-то животное из ФБК* (признан экстремистской организацией и ликвидирован по решению суда) это писало.
Ну это ладно. Это убежденные какие-то противники.
— А те люди, которые здесь? Летят БПЛА. Они видят, что происходит в стране на четвертый год войны.
— А до этого не происходило?
— Происходило, но не так близко к ним.
— Но если это происходило не так близко, это же не означало, что это не сможет повлиять когда-то на нашу жизнь.
Люди говорят: «В 2022-м все началось». А до этого, в 2014 году, что было? А что было при развале Союза в 1991 году, когда офицеры, приехавшие служить в Киевский военный округ или Одесский военный округ, или в Крым, присягали Украине, и условием присяги был вопрос: «Готов ли ты воевать с Россией если что?». И люди, бывшие советские офицеры, говорили: «Готов».
Это удобная позиция. Можно делать вид, что ничего до этого не было.
Ростки сепаратизма с 1920-го по наши дни
— Но этот аргумент не работает.
— Не работает, потому что очень удобно жить в придуманной реальности, где во всем виноваты пропагандисты Ахмедова и Медведев, Путин и кто-то еще, которые то ли нам что-то не объяснили, то ли мы сами не заметили.
Слушайте, у вас под боком происходят события. Можно от них абстрагироваться. Даже сейчас. Многие вполне себе дистанцировались от войны и считают, что их это не касается. А можно попытаться подумать, к чему это все ведет. Был Майдан в 2014 году, был Майдан в 2004 году. Говорят: «А мы не знали». Как не знали? Саня Сладков, мой коллега, старший товарищ и учитель, — сколько он сюжетов сделал про совместные учения НАТО и ВСУ? Сколько об этом рассказывали другие журналисты? Сколько мы говорили о том, что Украину втягивают в НАТО?
В 1997 году Кучма подписывает договор об особом формате отношений НАТО и Украины. Это когда Ельцина сломали и тоже заставили подписать всякие документы. Ну а что он мог сделать? Обо всем этом мы всем рассказывали последовательно: Украину готовят к войне. И потом все такие говорят: «Что-то мы не в курсе». Хорошо, согласимся. Может, мы плохо рассказывали?
— Или, может быть, не верили?
— Вот это скорее. Вопрос веры же лежит не только в плоскости «я эту информацию вижу, но считаю ли я ее объективной?», но и в плоскости «Я эту информацию вижу, но хочу я ее принимать, не хочу я ее принимать» или мне комфортно от нее дистанцироваться».
— Мне кажется, тут надо уточнить — «выгодно ли мне ее принимать?».
— Да, или «выгодно-невыгодно», «хочу-не хочу», «близко-не близко», «не хочу думать про войну, хочу думать про хорошее». Зачем вы рассказывали после воссоединения России и Крыма, что здесь была база подготовки, здесь были англичане, здесь уже должна была быть развернута британская база? Все говорят: «Да ладно, врут пропагандисты». Но кто Украину готовит к войне?
Справедливости ради стоит сказать, что у многих людей еще работает рудимент советского сознания о том, «что единая страна, братские народы, никогда ничего не может произойти».
Но если мы даже откроем учебники по истории Украины 1960-1970-х годов еще советских времен, то там черным по белому написано, что Украина — это независимое государство в составе СССР. «Украина ведет независимую торговлю, независимую политику и так далее». Никто же не говорит о том, что эти ростки ненависти и сепаратизма как в 1920-е годы во время коренизации были посеяны, так потом с каждым новым руководителем украинского ЦК усиливались и усиливались.
Василь Кук. Третий человек в УПА* (признана экстремистской и запрещена в РФ). Арестован в 1955 году. Отсидел пять лет при Хрущеве. Его амнистировали в 1960 году, и он работает в архиве академии наук Украины. Уважаемый человек. А сколько людей, которые на Западной Украине возглавляли при нацистах школы, стали такими же уважаемыми учеными, писателями и так далее? Кто это сделал?
— А как вы думаете, зачем это было сделано?
— Потому что это было заложено основами ленинской национальной политики.
Нам пытаются говорить: «При чем здесь Ленин?». Да притом. Он, как и Троцкий, думал: «Дальше будет мировая революция. Национальный вопрос уже не будет важен. А с помощью национального вопроса на Украине мы решим какие-то внутренние задачи».
Почему в 1930-е годы Сталин попытался свернуть коренизацию? Потому что понял, что возникает социалистическое, но абсолютно националистическое государство в составе СССР. А после войны этот процесс продолжился.
Посмотрите, что делал Щербицкий, что делал Шелест. Это факт. В Киеве на заседаниях ЦК на русском языке говорили два человека: командующий Киевским военным округом и секретарь Донецкого обкома, потому что Донецк всегда был русский город, и секретарь Донецкого обкома всегда назначался из Москвы. Это был обком первой категории. Наряду со Свердловском, Москвой, Киевом и Ленинградом.
То есть даже в СССР понимали, что Донецк — это не Украина. Это Новороссия, это другая история.
И когда мы говорим об Украине, то даже с 2014 года о ней говорить нельзя. «А вот в 2014 году случилась какая-то фигня. Взяли русские злодеи и отняли Крым, а Донбасс ни с того ни с сего взял и восстал, потому что не было никаких причин». Как это не было причин?
Регионы от Одессы до Луганска, относящиеся к так называемой исторической Новороссии, всегда голосовали за условно пророссийских кандидатов, за русский язык и так далее. То есть карта внутреннего раскола Украины существовала.
Еще Вячеслав Черновол, один из основателей «Народного руха Украины», говорил, что Украина должна быть федерацией по языковому и субэтническому принципу.
Повторюсь, возможно, мы про это плохо рассказывали. Хотя рассказывали.
Сосед за стенкой варит наркотик
— Мне кажется, что вы обращаетесь к человеку, от которого многого ждете. Вы хотите, чтобы он прочел какие-то книжки по истории и проанализировал все сам. А люди привыкли воспринимать событие так: «Сегодня оно случилось, и я составляю свое мнение: нравится не нравится». Такому человеку, как вы, могли бы объяснить, почему Россия не нападала на Украину первой?
— Объяснить, почему случилось 24 февраля?
— Нет. Просто считается, что «если бы Россия хотя бы первой не напала и дождалась нападения Украины на Донбасс, мы бы тогда имели моральное право говорить, что мы на стороне своей страны. А поскольку Россия первая вторглась, то мы не поддерживаем и умываем руки».
— Удобная позиция, ничего не могу сказать. Могу напомнить простую вещь.
В международной политике равновесие и справедливость не работают. Это не как в быту, когда вышли два соседа покурить, первый ударил, а второй имеет право ответить. В мировой политике совершенно другие механизмы.
Саддам Хусейн точно не собирался нападать на США, но общество подготовили к этой операции и захватили страну. Почему? Потому что так решили американские корпорации, которые когда-то поставили Джорджа Буша. При этом американское общество абсолютно было удовлетворено объяснением, что коварный Саддам делал оружие массового поражения.
Но у нас общество не американское. Может быть, вы думаете иначе, но у нас люди по-прежнему обладают критическим мышлением. Можно было, наверное, и подождать.
Товарищ Сталин тоже считал, что «не надо поддаваться на провокации, давайте подождем». Чем это «подождем» закончилось? Где гарантия, что «подождем» в случае с СВО не дало бы точно такой же эффект?
И потом, когда люди говорят о том, что «Россия напала на Украину», люди воспринимают Украину как самостоятельный субъект, который что-то решает. Украина на тот момент ничего не решала. Началась война России и НАТО. Она происходит на территории, которая сегодня называется Украиной. Но по большому счету это предполье и для нас, и для них. Для НАТО это инструмент. Этот инструмент затачивался много лет.
Официальные американские лица фактически говорят о размещении ядерного оружия на Украине. Зеленский говорит, что Украине нужно вернуть ядерное оружие. При этом мы понимаем, что есть вполне боеготовая армия и отработанные механизмы взаимодействия ВСУ и НАТО.
Опять же, напоминаю. Америка и Саддам Хусейн. Саддам Хусейн где-то очень далеко. Черт-те где. Половина американцев, с которыми я общался в Ираке, даже географически не очень понимали, где что находится. А у нас на границе появляется государство, у которого завтра появятся ядерное оружие или базы с ядерным оружием.
Перейдем на простой бытовой язык. У тебя сосед — алкоголик и наркоман, который варит мет (тяжелый наркотик. — Прим. ред.). Он периодически выбегает на тебя с топором. Вы можете вызвать полицию. В данном случае — ООН. Но ООН на это не реагирует. Хотя этот сосед при этом еще слушает марши нацистские, зигует и уже кого-то топором зарубил. Его не посадили, потому что он в сговоре с местным шерифом. И он тебе еще и говорит: «Сейчас ко мне еще приедут несколько мигрантов. Вместе со мной будут варить еще и первитин (тяжелый наркотик. — Прим. ред.)».
А вы через стенку. А у вас дети в квартире. Жена. Бабушка старенькая.
Так понятнее?
…И когда Владимир Владимирович Путин встречается со вдовами и матерями, потерявшими сыновей, он всегда говорит: «Наша ошибка в том, что мы не начали раньше. В том, что мы слишком долго верили». Ну правда. Алё, ну осмотритесь! Ну чего только не сделала официальная Москва, чтобы Донбасс оставить в составе Украины? И так, и сяк Донбасс туда впихивали. И федерация, и конфедерация, и давайте такие соглашения подпишем, и давайте сякие. И пусть уже ваши представители в Донецк приедут.
Даже сумасшедшая Надежда Савченко приезжала в Донецк. Встречалась с Захарченко. Многие украинские политики вполне себе сбалансированные приезжали в Донецк. Даже Порошенко, если бы на него не давили с Запада, был бы готов подписать всю эту конфедерацию. «Гори оно все синим пламенем. Он коммерсант. У него «Рошен» в России. Договоримся».
Все сами бы договорились, если бы в этот процесс не лез Запад, который давал какие-то обещания, авансы и гарантии, а в конечном счете продолжал готовить Украину к войне.
— А разве не было бы предательством, если бы мы запихнули Донбасс в состав Украины? Сколько крови они пролили с 2014 года.
— Мы же говорим о людях, которые утверждают, что «Ай-ай-ай, зачем мы в 2022 году все это начали, надо было подождать». С точки зрения этих людей можно было обменять Донбасс на отмену санкций или просто на сохранение статус-кво, который был до 2022 года. Людей, которые так рассуждают, достаточное количество.
Вы спрашиваете: «А как объяснить?». Многим, наверное, невозможно будет объяснить. Какие-то люди просто не хотят видеть реальность такой, какая она есть.
Как говорил пророк Исаия? «Дети глупые и неразумные, которые пророков побивают и говорят им: «Зачем вы говорите нам правду, когда мы хотим, чтобы вы нам говорили хорошее». Кстати, к вопросу об ответственности за слова и за правду. Пророка Исаию, если вы помните, распилили деревянной пилой, чтобы слишком много правды не говорил.
Конфликт города и кишлака
— Вы много говорите, назовем это так, о недостатках миграционной политики. Это тоже небезопасно. Почему вы спокойно это делаете?
— Потому что в миграционной политике, черт побери, есть недостатки. Есть разумная миграционная политика и есть неразумная. Мы в настоящий момент сделали первые шаги от неразумной и хаотичной миграционной политики к какому-то структурированию этих процессов. Мы даже не на полпути.
Проблема же не в миграции. Не в том, что к нам приехали люди других национальностей. Я наполовину татарин. Где-то в анамнезе у меня прабабушка таджичка. Когда я приезжаю в Кабул, прекрасно себя чувствую в этом городе. Мне никто не верит, но я там себя абсолютно гармонично ощущаю. Несколько раз, когда я ходил по Кабулу небритый и сильно загоревший, ко мне подходили люди и начинали разговаривать на дари. Я сказал, что не понимаю.
Смотрит на меня человек и спрашивает: «Озбаки?». Я говорю: «Не, я не озбаки. Я из Москвы». Обрадовался так: «О, шурави! А я моджахедом был. Мы ж с вами воевали. Пойдем, чайку попьем».
Я много раз говорил, что нет конфликта страшных русских националистов и несчастных трудовых мигрантов, которых русские злодеи гнобят. Ничего подобного. В стране-то, где 170 национальностей, если считать самые маленькие типа нганасанов. И недавно ингушские активисты высказались по поводу отвратительного поведения трудовых мигрантов.
Это не конфликт национальный. Это конфликт культурный и цивилизационный. Конфликт города XXI века и кишлака XVIII века. И люди, которые приехали из кишлака XVIII века в Москву, должны не опустить среду вокруг себя до своего уровня, а постараться в нее встроиться и подрасти. Если же они хотят оставаться в своей системе координат, наверное, лучше оставаться дома. Вот и все.
— А параллельное существование внутри Москвы или внутри России их культурного пространства и нашего мегаполиса и светского государства возможно?
— Конечно, невозможно. И государство обязано все сделать, чтобы ничего подобного у нас не было. Почему в монархиях Залива и в Южной Корее, которые тоже используют труд мигрантов из Центральной Азии, нет таких проблем? Потому что есть структурированное миграционное законодательство. И потому что нет ситуации, когда крупные игроки бизнеса что-то там порешали и выстроили вот эту схему: «Окей, мы тебе, условный Хурамджон, меньше платим, чем положено, но ты сюда притащишь семью, и она сядет на полный социальный пакет». Попробуй, сделай что-то подобное в любой из перечисленных мною стран. Сделай что-нибудь подобное в Киргизии или Узбекистане, где тоже используют труд пакистанцев и индийцев на швейных производствах. Невозможно, не работает это так.
А культурный конфликт есть. Мы недавно на «Спасе» общались с коллегами. Сказал, что сегодня задача российского православного сообщества — поддержать традиционный российский ислам. Просто защитить. Мы с мусульманами бок о бок живем 500-600 лет.
— Но ведь они об этом не просят.
— Если вы про официальные структуры, то нет. А в личных разговорах очень многие мусульмане просто в шоке от того, что происходит.
— А почему они не высказываются? Конечно, были парни из Дагестана, которые высказывались по поводу…
— Арабизации и радикализации. Приезжают сюда ребята, и давай ходить в специальных бородах и жен закутывать в никабы. Но в Узбекистане или в Таджикистане ровно за это же действие они получат уголовное преследование.
— Поэтому они сюда едут.
— Правильно. Но если они такие религиозные, почему же они не едут в Пакистан или в Афганистан?
— Потому что там нет мегаполиса со всеми его комфортами и благами.
— Правильно. Поэтому если ты приехал в мегаполис с его комфортом и благами, подстраивайся под эту среду, а не пытайся ее подстроить под себя.
Дело в том, что в исламской среде вот эта тенденция к морализаторской, неокомсомольской позиции ничуть не меньше распространена, чем в среде православной или в среде светской с обеих сторон. «Как ты можешь это осуждать? Они же наши братья по умме исламской». Многие боятся этого осуждения. Но эти мигранты в мечетях зачастую… Я же общаюсь со своими родственниками в том же Татарстане. Так никогда не было, как сейчас.
Прадедушки Абдул-Хамид и Гриша
— А вы застали свою прабабушку-таджичку?
— Нет, только бабушек татарских.
— А что вы о той прабабушке слышали? Она вышла за русского прадедушку?
— Почему? У меня и прадедушка тоже… Абдул-Хамид его звали. И когда мне говорят: «Ты русский националист, ты просто не любишь другие национальности», я говорю: «Вы серьезно?!».
— А как вы получились Медведевым, если дедушка Абдул-Хамид?
— Это прадедушка Абдул-Хамид. Дед у меня Саид. Саид Абдул-Хамидович. А Медведевы — это другая линия.
Медведевы — это мой прадед Гриша. Он был зажиточный такой мужик. Жил в деревне Тверской области, недалеко от Погорелового городища. Хозяйство небольшое было. Две коровы, лошадь. А потом коллективизация началась. Прадед хитрым крестьянским умом понял, куда все катится, и уехал в город. Устроился в Москве на «Серп и молот», в сталелитейный цех. Сталеваром был потом.
— И как они породнились с татарами?
— А это потом уже, когда у русских появились дети, у татар и таджиков появились дети. С татарами там вообще сложно. Часть ветки — волжские татары, часть ветки — из города Верный, нынешняя Алма-Ата. Мне Верный больше нравится название. Прадед мой там жил и прапрадед — все они там жили. Купцами были и торговали. В Кашмир ездили, в Кашгар, в Джунгарию за товаром. Платки и ковры привозили. А потом у них выросли дети.
В одной семье родился мальчик Андрей, в другой — девочка Саида. И они как в фильме: «Друга я никогда не забуду, если с ним подружилась в Москве».
— Получается, вы в какой-то момент могли стоять на распутье: пойти в традиционный российский ислам или пойти в православие?
— Если мы возьмем «Аль-Фатиха» и «Отче наш», то по обращению к Всевышнему мы не увидим большой разницы. Учение о конце света в исламе и в православии очень похоже. Более того, пророк Иса в исламе — это величайший пророк, спаситель мира. Когда придет Антихрист, именно пророк Иса, согласно хадисам, придет и спасет мир от даджали. Будет идти по земле, убивать свиней и ломать кресты, потому что придет Антихрист, перекрываясь этим крестом. И Иисус будет вот это все зачищать.
В Дамаске вообще рассказывают, что он должен появиться в мечети Омейядов на минарете Исы. Именно поэтому каждое утро в Дамаске специальный человек поднимается на минарет и стелет такой коврик. Вдруг пророк Иса на крыльях двух ангелов спустится, то чтобы он на чистый коврик встал, спустился и возглавил намаз всех правоверных, которые к этому моменту останутся на земле.
И в мечети Омейядов в половине зала очень часто молятся христиане. Там, как считается, похоронена голова пророка Яхья — она же усекновенная голова Иоанна Предтечи.
То есть мы куда ближе, чем многим кажется. Куда ближе, чем говорят ваххабиты, которые хотели бы нас разделить. Или те радикалы с христианской стороны, которые говорят о том, что у нас нет ничего общего.
— И все-таки вы стояли перед выбором?
— Стоял.
— И почему выбрали православие?
— Трудно сказать. Базовая прошивка, наверное, сработала. Одна прошивка оказалась более базовая, чем другая.
— Отцовская прошивка?
— У меня отец был контрразведчиком. Погоны носил. Не могу сказать, что он был верующий. Верующая в семье была прабабушка Анна Григорьевна, несмотря на советскую власть. А другая прабабушка Рахима всю жизнь носила татарский белый платочек, который на плечи спускается. Она была из семьи муллы.
Ее отец был имамом в мечети. Она знала арабский, пять раз в день иногда совершала намазы.
Кстати, когда люди посреди дороги встали и стали молиться, я вспоминаю, что прабабушка, которая мало-мальски разбиралась в исламе, совмещала намазы и ничего в этом такого не видела. Это допускается. Там просто определенный порядок чтения раакетов идет. Это не является никаким каноническим нарушением.
А вторая прабабушка, Анна Григорьевна, она точно также молилась по утрам, в церковь ходила, на Пасху постилась.
«Какой «провайдер» лучше»
— Почему Анна Григорьевна оказалась ближе, чем прабабушка Рахима?
— Она не ближе. Скажу вещь, которая очень многим не понравится, но мы же не спорим из-за того, что у кого-то провайдер лучше, потому что интернет у нас один. Когда говорят неразумные дундуки, что «они там в Аллаха своего верят», то Аллах в переводе с арабского — это Бог. Тот самый единый Господь. Мы верим в одного Бога в конечном итоге.
— Вы боитесь общественного мнения? Почему не понравится? Это же очевидно, что Бог один.
— Так многие с этим спорят. Возмущаются. «Как так можно? Это что же теперь? Вот эта религия — она теперь наша что ли?».
Помню, мы когда-то с Володей Легойдой общались. Я привел какую-то цитату из Корана, а в комментариях написали: «Я не поняла? Он православный или все-таки мусульманин? Почему он это цитирует?». Вы же сами сказали, что люди хотят простые решения: это черное, это белое.
Почему эти неокомсомольцы так популярны в определенных кругах? Потому что все просто: эти плохие, эти хорошие. «Эти плохие, мы их будем травить и осуждать. Почему? А мы так решили». Это очень привлекательная история. Иногда думал, почему так? Может, так работают земля, почва, среда.
Знаете, когда мы говорим о традиционных ценностях, — то это наша великая русская литература. Даже описывающая порой какой-то ужасный ужас. Даже Достоевский, когда он описывает петербургское дно, — это все равно великая литература, потому что в ней те самые наши ценности: огромная любовь и сострадание к людям.
— То есть вы выбрали любовь и сострадание через того провайдера, который вам лучше заходил?
— У обоих скорость одинаковая. Но в том провайдере, в исламе, исповеди и отпущения грехов как таковой нет. Там прямое общение и прямая ответственность. Человек, произнося шахаду, заключает некий внутренний договор с Господом и обязан соответствовать этому. А у нас есть батюшка, который как сисадмин. Это не значит, что там нет милосердия или какие-то другие ценности. Они такие же. Мы ближе, чем нас пытаются убедить. Если человек по-настоящему верующий и уважает чужую веру, с ним всегда очень просто найти контакт и о чем-то договариваться.
— Вы себя относите к настоящим верующим?
— Я только стремлюсь к этому. У большинства верующих людей есть какая-то верхняя планка, совершенно недостижимая. Мы просто всю жизнь стараемся до этой планки дотянуться: что-то получается, что-то — нет. Мы все хотим быть хорошими верующими. Но мы же не пустынники. Мы живем там, где живем.
Мне однажды человек либеральных взглядов, тыкая пальцем, как они любят, сказал: «Ты вообще осознаешь свою ответственность за то, что там война и люди гибнут?». Конечно. У Бердяева была большая работа «Мысли о природе войны»: «Если ты желаешь победы своему солдату, значит, ты хочешь, чтобы он убил больше солдат противника».
Несем ли мы ответственность за то, что что-то недообъяснили? Несем. Мы с этой ответственностью когда-то будем умирать. Но по сравнению с ответственностью, которую несет президент, наша ответственность — это ничто.
Время, в котором мы живем, — это не выбор. Многие люди не сделали выбор в пользу существующей системы общественных отношений и государств с его недостатками. Они сделали выбор в пользу Родины, которая вне зависимости от того, что происходит, всегда такая как родная мать.
— И неважно, какой она национальности.
— В нашей многонациональной стране неважно, какой она национальности. Тем более что эта национальность — русский. Нам, татарам, можно так шутить!
Еще больше новостей в канале «Регнум» в мессенджере МАХ.
Свежие комментарии