Валентину Глущенко эвакуировали из Суджанского района после успешных действий наших вооруженных сил, очищающих Курскую область от врага.
О том, как она выжила в оккупации, Валентина Васильевна рассказала главному редактору ИА Регнум Марине Ахмедовой.
— Валентина Васильевна, как вы узнали о начале украинского вторжения?
— Я даже не знала, что началась война. Все уехали, а мы остались вдвоем с моей 94-летней мамой. После инсульта она не могла говорить. Она умерла 8 ноября. Я похоронила ее прямо возле ее дома.
Конечно, соседи мне помогали, но в основном всё делала сама. Когда вэсэушники разграбили магазины, мы оттуда тоже таскали продукты и воду.
— Вэсэушников лично видели?
— Конечно. Они ходили по квартирам. Однажды привели с собой журналиста, который спросил, как я отношусь к Путину. Я в ответ спрашиваю: «А вы к Зеленскому как относитесь»? Он на меня так посмотрел и сказал, что хорошо относится и поддерживает его. Я говорю: «Я за мир и скорейшее окончание войны. Больше ничего вам не скажу».
— Было вам страшно в этот момент?
— Мне столько лет, что я уже ничего не боюсь.
Страшно было, когда на меня навели автомат и сказали: «Бабушка, сиди тихо». Они же ломали двери, заходили в квартиры и грабили всё, что было. Я жила на первом этаже, а они собрались пойти на второй. Говорю: «Хлопцы, прошу, не ходите туда, там уже нет никого». Но они всё-таки поднялись и полностью вычистили все четыре квартиры. Выгребли всё, вплоть до трусов и лифчиков. Но в основном им нужна была электроника.
То есть сначала они разграбили все магазины бытовой техники, потом — магазины одежды, потом — продуктовые, а потом и по квартирам пошли. Забирали какие-то деньги и телефоны, чтобы не звонили. При этом сразу оборвали всю связь.
— Когда вэсэушники заходили в эти квартиры, они хотя бы были пустые?
— Да. Люди уехали. Многие уехали еще до войны. Еще надо мной жил молодой человек, который подписал контракт и пошел на фронт, он уже три года там. А насчет остальных соседей вообще ничего не знала. Я только от вэсэушников узнала о вторжении.
— Вас потрясло, когда к вам зашли военные, а вы поняли, что это не наши, а украинцы?
— Они так и сказали: «Мы украинцы». Я так была потрясена, что даже не могла с ними нормально разговаривать.
Слышу, в подъезде кто-то возится. Глянула в глазок — стоят люди в форме: «Открывайте двери, а то будем стрелять». Говорю: «Не буду». «Открывай, стрелять буду». Открыла, что мне оставалось делать. Если бы он выстрелил, меня бы задело. При этом сказала: «В квартиру не пущу. Там никого нет, кроме парализованной мамы».
А мама у меня была очень любопытная женщина. Стала кричать: «Кто там пришел»?
Я говорю: «Нет тут никого, кроме мамы». При этом вижу, что вэсэушники на меня смотрят и ехидно улыбаются. Не могла понять, почему. А потом обернулась и вижу, что мама стоит у меня за спиной. Я ее прятала, чтобы не дай бог что, а она сама вышла.
Вэсэушники постояли-постояли, потом извинились и сказали: «Женщина, вы не переживайте. Напишите краской на дверях, что тут люди живут. Из наших (украинцев) вас никто трогать не будет». Я написала. Кто хотел — заходил. Я уже не закрывалась, потому что бесполезно было: всё равно бы дверь выломали.
Когда ВСУ полностью заняли Суджу, они пошли дальше на Мартыновку. А мы что? Бомбят и бомбят. По подвалам прятались. Лично я сидела в квартире только потому, что маму не могла бросить. Мне терять было нечего. Хоть так, хоть сяк, но смерть тебя всё равно найдет. Хотя были семьи, которые все семь месяцев в подвале сидели и на свет не выходили.
— А что же вы ели?
— Я ж говорю, жили как при коммунизме: заходили в магазины и брали, что нужно. Консервы, воду, муку, макароны, сухари. Вэсэушники тоже помогали — пайки давали. При этом они без пропуска не разрешали отходить от дома дальше, чем на 200 метров. Я тоже у них зарегистрировалась, чтобы ходить за всем необходимым.
Кстати, с лекарствами они тоже помогали. Я у них что-то заказывала для мамы, и они мне один раз их прямо домой привезли. А в основном за лекарствами сама ходила. Заказала и через три-четыре дня забирала.
Короче, все жили дружно.
А в нашем 16-квартирном доме я одна осталась. Помню эти прилеты и бомбежки — уснуть не могла. А 8 ноября умерла мама.
— А как она умирала?
— Тихо умерла. Я ее утром покормила. Потом в обед подхожу к кровати и спрашиваю: «Мама, может тебе водички принести? Если ты меня понимаешь, моргни», — уже и моргнуть не могла. Упала на пол. Я ее подняла, положила на диван, потом еще раз упала. Вижу, что она холодеет, ногти синеют. Так и скончалась.
Возле дома сидел молодой человек. Я его попросила помочь. Он быстро собрал хлопцев, чтобы помогли похоронить. А гроба не было. И на кладбище не пускали, потому что там стояли войска. Нашли мешок и похоронили прямо перед окнами ее дома в саду. Когда наступит мирное время, надо будет ее перезахоронить.
— Суджу уже освободили.
— Кто это сказал?
— Министерство обороны.
— Министерство обороны? (плачет). А то столько говорят, что корейцы зашли… Где-то 8-го или 10-го числа я вышла на улицу, чтобы возле подъезда сухих дров набрать. Вижу — военные идут.
— Подумали, что украинцы?
— Лично меня украинцы не трогали.
— А кого-то они трогали?
— Трогали, трогали. В основном мужиков. Допустим, идут по улице и видят прохожего. Если кто-то им не понравится, над ним начинают подтрунивать, чтобы завелся человек. А потом пустили слух, что когда будут отступать, то расстреляют всех: и парней, и взрослых мужчин.
— А много мужчин вообще осталось?
— Где-то полторы сотни.
— Господи, что же их матери должны были чувствовать в этот момент.
— А что матери могут чувствовать, когда ничего сделать не смогут? Расстреляли же людей в Русском Поречном — 17 человек. И мужчин, и женщин (женщин при этом изнасиловали). Вроде бы над этими вэсэушниками сейчас будет трибунал.
— Но людей-то это не вернет к жизни.
— Конечно. Было очень страшно. Выйдешь на улицу и думаешь: «Наверное, тикать в хату надо». Потому что дома хоть стены спасут. У меня же квартира как бы внутри, со всех сторон окружена.
Короче говоря, схоронила я мать, и оставаться мне было незачем. Потом один мой знакомый сказал: «Валентина Васильевна, собирайся, не будем мешать». У него было большое хозяйство с коровами, он его бросил. Забрал жену, сына, меня забрал и привез сюда.
— А как вы выехали?
— Нас наш МЧС забрал.
— То есть наши зашли туда?
— Да.
— Уточню. Вы сказали, что 8-го числа увидели солдат. Это кто был?
— Это были разведчики, чумазые-пречумазые. Оказалось, что те самые, которые из трубы вышли. Я же не в курсе была, потому что интернета не было. И телефоны отбирали.
— Все телефоны отбирали?
— Да. Но я свой спрятала. Говорю: «Пожалуйста, ищите. Что возьмете — то ваше». Потом один из вэсэушников, который был у них главный, сказал: «Зиночка, не надо боятся, мы вас не тронем. Но и особо светиться перед нами не надо, потому что у нас разные люди есть». Ведь на их стороне были наемники — и англичане, и поляки.
Особенно рекомендовали девушкам ярко не одеваться и не высовываться. Там же был случай, когда девочки поехали за водой, а на них с дрона гранату сбросили и ранили. Одну вроде бы в Сумы забрали, насчет второй — не знаю.
Так вот, пришли наши, поздоровались, говорят: «Мы свои». А я сразу не увидела, что у них красные повязки. Я же стресс перенесла. И там был один молоденький парень, на вид лет 20. Я начала плакать.
Спрашиваю: «Как тебя зовут»? «Дима». Откуда ты? «Из Тамбовской области». Он мне потом помог стекла заделать.
Хожу, плачу, мысленно с мамой разговариваю. Он говорит: «Да вы не плачьте, мы сейчас вам поможем». Я говорю: «Димочка, давайте я вас хоть печеньем покормлю». Потом он смотрит и говорит: «Бабушка, «птичка» летит». Я ж не побегу от него прятаться. Он крикнул: «Хотя бы к стенке прижмись».
Вроде всё обошлось. Говорю, давайте хоть чаем вас напою. «Не положено. У нас всё есть. Зачем гражданских объедать». Хотя мне для них ничего не жалко было.
Потом я им всё же собрала печенье и конфеты. Говорю: «Сынок, хотя бы ради мамы моей, помяните ее». Забрал, поблагодарил и велел не говорить, что я их видела.
— Вы этого разведчика назвали сыном. А украинцев когда-нибудь называли сынками?
— Называла. Когда ВСУ 9 августа зашли в Суджу, то поставили к нам двух патрульных. Это были два мальчика — Иван и Костя. Один из Кременчуга, второй из Полтавы. Однажды я вышла во двор, а они спросили: «Титочко, вам хлеба или водички треба?». Говорю: «Ох, сыночек, кто ж откажется от хлеба и от воды». Так они мне через 10-15 минут приперли две бутылки воды и хлеба.
Говорю: «Может, вам тоже что-то надо?». «Не, не надо». Потом Ваня подходит и говорит: «Бабушка Валя, если можно, сварите нам горячие картошки». А я на костре варила, потому что печки не было. Пошла на огород, накопала молодой картошки, помидоров набрала и суп им сварила.
«Ого, мы хоть поедим нормально. А то солдатское всё сухое».
Они мне часто помогали. То газовый баллончик раздобудут, то еще что-то. Я им благодарна.
— Вы считали их скорее своими или скорее врагами?
— Я их спокойно воспринимала. Для меня они были как дети. Потом у них прошла ротация, и их отправили домой.
— Вы ждали, что наши придут?
— Конечно, ждала. Просто пока наши пришли, надо было как-то жить.
— А почему вы ждали наших, если вэсэушники вас не обижали?
— Как не ждать? Мы же все живые люди. И вэсэушников жалко было: это же молодежь. Они не виноваты, что их сюда отправили. И наши ребята тоже молодые. Тому же Диме из Тамбова всего 21 год.
Повторюсь, меня никто не обижал. Ни с этой стороны, ни с той стороны. Правда, были банды, которые квартиры грабили, машины угоняли и девушек насиловали. А меня чего насиловать? Я уже старый человек.
— А потом с этими девочками что стало?
— Не знаю. Говорили, что кого-то вывозили в Сумы. Еще рассказывали, что пару молодых ребят вывезли в Юнаковку (логистический хаб группировки вторжения в Сумской области. — Прим. ред.) и заставили рыть окопы, а потом застрелили. Но я сама этого не видела.
— А были девушки, которых вы лично знали, а они потом пропали? Откуда вы вообще знаете про изнасилования?
— Таких не было. Просто среди соседей, которые жили со мной на одной улице, были такие разговоры. «Вот в том доме девушка жила, ее забрали, она так и не вернулась».
— А почему она из Суджи сразу не выехала? Не успела?
— Наверное, да. Суджу же сразу окружили. Там мышь не могла проскользнуть.
Например, у меня была соседка Галина Юрьевна, царствие ей небесное. Упрямая была женщина. Она приехала в Суджу из Курска, чтобы сходить к мужу на кладбище. Когда дети попытались за ней выехать, Суджа уже была в окружении. Я за ней ухаживала. Она же живой человек.
— От чего она умерла?
— Когда был прилет по интернату в Судже, ее порезало осколками. Врачей не было, и она изошла кровью. Где-то там ее и похоронили. Говорят, что возле интерната пятнадцать стариков погибли. В основном в интернате были лежачие больные. Кого-то в Сумы вывезли, кто-то там остался. Я там особо не ходила, потому что еду и лекарства мне привозили.
Потом со мной связалась женщина — соцработник, которая до войны отвечала за нашу улицу. Сказала, что ее эвакуировали в Тулу. Стала расспрашивать, как мы тут. Говорю: «Галины Юрьевны уже нет. И этой нет, и дедушки того тоже нет». Приезжайте, говорит, ко мне в Тулу. Я отказалась. Что я там буду делать?
— И всё-таки, чем отличаются наши и не наши?
— В оккупации не было возможности никуда спокойно пройти. Мужиков оскорбляли, девушек насиловали. Я даже могу сказать, что в этом здании находится 74-летняя женщина, которую изнасиловали. Там групповуха была. Уж не знаю, как она от них выбралась.
— Как можно было изнасиловать 74-летнюю женщину?
— А какая им разница — 17 или 74? Это же зверье. Есть такие люди, о которых даже не подумаешь, что они такие. На вид нормальный, а что у него в голове — непонятно. Они же еще все обкуренные и обдолбанные.
Потом, когда наши пришли, мой знакомый велел мне собираться и уезжать. Хотя у него семья была из семи человек, он все равно пришел ко мне. Взяла минимум вещей и пакет лекарств. В чем была — в том сюда приехала. Сначала сказали, что привезут в Курск, а в итоге привезли сюда.
— Так это же хорошо. В Курске прилеты, а тут спокойнее.
— Знаю. У меня теперь Интернет есть, новости читаю. В первую ночь, когда мы тут ночевали, мне не спалось, потому что нервы на пределе. Сирена как завыла, меня аж колотить начало, у нас там сирен не было. Оказалось, беспилотник пролетел. Говорили, что тут тихо будет. А тут всё то же самое.
Ну ничего. Двум смертям не бывать, одной — не миновать. Я уже и в авариях была, и в оккупациях. Тяжело это вспоминать. А теперь надо собирать документы. Мама умерла, а больницу разбили. Вообще не знаю, будут ли Суджу отстраивать.
— Думаю, ее в первую очередь восстановят. Это же символ.
— А чем? Украинцы же всю технику угнали и все строительные базы выгребли.
— Они же «бедные и несчастные». Им нужнее. Пусть хоть у нас возьмут.
— Однажды я пришла в магазин. Зашли два вэсэушника. Испугалась, потому что была там одна, обычно мы с соседями вдвоем-втроем ходили. Они говорят: «Титочко, вы не бойтесь нас. Берите, что надо». Я говорю: «А оплата? Через кассу?» И от страха засмеялась. Они тоже засмеялись. Приятные были молодые люди.
Потом я пришла в «Усадьбу» за кастрюлями. Снова встретила этих двоих. С ними еще два вэсэушника были. Говорят: «О, мы уже второй раз с вами встречаемся. Вы что тут ищете? Тут уже брать нечего». Говорю: «Кастрюля нужна». «А на чем вы варите?». Отвечаю: «Хлопчики, если есть у вас газовый баллончик, то дайте. И сигарет еще, если можно». «Вы что, курите?». «Да это не для меня, а для мужика моего. Точнее, бывшего. С ним 50 лет вместе прожили, потом он мне с молодой изменил».
— Вы это придумали?
— Да, от страха. А они поверили.
— А сигареты вам зачем?
— Для мужика, который мне помогал с молоком или дровами, жил на параллельной улице. Денег же не было, был бартер. Причем он признался, что сначала мне молоко давать не хотел, а потом понял, что я — нормальная женщина, которая за больной матерью ухаживает. Он в свое время тоже похоронил мать. Всем помогал. Даже свою телку зарезал, чтобы мяса всем раздать. Это же он потом меня сюда привез. Я говорю: «Зачем, у тебя своя семья». «Нет, мы теперь с тобой как родня».
— Что вы будете делать дальше?
— Как-то раз, сидя здесь, пошла новости посмотреть. Вижу — на меня дед смотрит. Говорит: «Васильевна, ты тут? А мы тебя обыскались вместе с главой района». Привели главу района, он пообещал обо мне позаботиться. Подключили прокуратуру и другие инстанции, чтобы собрать документы на похороны матери и получение пособий. Единовременные выплаты уже перечислили.
Свежие комментарии