У человека на портрете страшное, отталкивающее лицо. Бороду, усы и волосы еще можно стерпеть — тогда много таких было косматых, густых, диких. Но глаза… Глаза люто-угрюмые и пронзительно, неестественно живые. Глаза, которые тоскуют, мучаются и горят нестерпимым, нездешним не-светом. Огнем горят.
Кажется, если еще мгновение продолжать смотреть, вся жуть из этих глаз перельется в твои, и не станет тебя.
Потому что ты такую внутреннюю боль вытерпеть никак не сможешь. Не каждому дано. Ему дано было…Миниатюрная женщина, в возрасте более чем почтенном, одетая изящно, тонко и неброско, именно так, чтобы требовалось вглядеться, всмотреться, увидеть, как играют детали костюма и бижутерии, и только тогда ахнуть и рассыпаться в комплиментах, выходит из калитки на улицу.
Мороз -19. Село в белом саване снега, под ярким ледяным солнцем, бело-синее небо выстирано и вычищено как простыни и накрахмалено морозом до состояния, близкого к райскому. Мы в Сибири. Мы в такой дали, что границ нет никаких и быть не может.
Сейчас из-за поворота вылетят сани с Петрушей Гриневым. Или полусотня буйных голов во главе с Ермаком Тимофеичем. На крайний случай — кибитка с господином Чичиковым. Или, вдруг, карета с царской Семьей? Всего можно ожидать — жуткого, прекрасного, невыносимого.
У калитки толпятся люди. Они могут быть откуда угодно. Из Бразилии, Китая, Суринама, Парижа, Учкудука, Тюмени и Шпицбергена. Все приехали специально в село, житье-бытье которого совершенно безыскусно и размазано по степи как масло тонкой пленочкой. Между Тюменью и Тобольском. И все едут к этому страшному человеку.
В каком-то смысле он — идол. Предмет жгучего любопытства, восхищения и поклонения у одних, неприязни и отвращения у других. Так, неизменно, на протяжении последних 110 лет. Не утихая, не умиряясь, по-прежнему непримиримо и яростно.
Но пройти к нему, к этому страшному и самому знаменитому из всех живших русских, возможно только через эту миниатюрную женщину в черной шубке. Никак иначе. Потому, что у нее есть ключ. Она знает о нем больше, чем все остальные. Но дело не в знаниях… Через нее этот человек с лютыми глазами перестает быть идолом.
Возле забора лежит камень. Это не случайный валун, а важный атрибут. И первым делом миниатюрная женщина взбирается на этот камень. Это очень красиво. Тогда она вдруг становится похожа на Девочку на Шаре, Принцессу на горошине, или Дюймовочку на кувшинке. Но все это лирика. Камень у дороги делает ее выше на целых 13 сантиметров. Только тогда слушающие могут ее увидеть, а не прыгать из-за спин впереди стоящих.
Марина Юрьевна Смирнова взбирается на камень. И начинает говорить. И вот тогда, поверьте мне, я видел и слышал это дважды, вся степь, от Урала до Енисея поднимается вихрем над нашими головами, а история, которую рассказывает маленькая женщина ввинчивается в головы как штопор.
Это очень больно. Это почти невыносимо слушать. И это невозможно не слушать. Та самая сила, лютая, страшная, косматая, выраженная прекрасным, легким, летящим русским словом придавливает к месту.
И люди стоят, не шевелятся, все превращаются в слух, идут вслед за словом, как овцы за пастырем, и очнутся от этого морока только через два часа. С разорванным пополам сердцем.
Но мы еще ничего не знаем.
Самая обыкновенная деревенская улица, забор, дом, камень у дороги. Все они свидетели преступления и последовавшего за ним чуда.
Летом 1914-го года косматый и бородатый дядька вышел на улицу родного села по самому заурядному делу — отправить телеграмму. К нему подошла нищенка — дело обычное — все знали, к дядьке куча народу текла за милостыней и разговорами.
Но нищенка пришла за другим, она выхватила из-под одежды кинжал и пырнула им «благодетеля». Лезвие вошло в живот на тринадцать сантиметров. Нормальный человек умирает. Косматый выжил.
Эту историю Марина Юрьевна рассказывает с «высоты» своего камешка под ногами и в таких подробностях, что люди начинают озираться, словно предполагают увидеть нищенку с кинжалом и раненого, который еще пробежит 180 метров, прежде чем упасть, подберет палку на дороге и выбьет нож из рук убийцы. Но никого же нет!
Когда Смирнова говорит — тени не исчезают в полдень, а оживают. Но как только Марина Юрьевна умолкает — чары рассеиваются, и ты видишь перед собой самый обычный забор, калитку, палисадник и голую улицу не в пыли, а в снегу.
Все приехавшие толпой проходят в калитку, сейчас начнется основное волшебство. Потому, что там, за калиткой, по идее, главное. Ради чего все и собрались.
Двор и дом, в котором жил Григорий Ефимович Распутин.
Но двор вопиюще пуст. То есть, ты ждешь погружения в аутентичность, русскую бытовую крестьянскую хтонь, а видишь перед собой… Да ничего ты не видишь. Сруб колодца, сарай-дровник, туалетная будка. И два дома-пятистенка. Перед ближним ты стоишь, а у дальнего вид хоть и давешний, «аутентичный», но не жилой, а сильно контуженный, уставший от жизни. И начинается разочарование.
Поднявшись по ступенькам крылечка, заходим в сени, на стенах фотографии. На них уже с трудом узнаваемые знаменитости из прежней жизни — политики, музыканты, космонавты, спортсмены, музыканты. Они тоже составляют свою маленькую «толпу» приезжих и теснящихся в коридоре, чтобы попасть к Григорию.
Мы заходим в музей Григория Распутина в селе Покровском Ярковского района Тюменской области. Этот музей — смерть эстетам. Он устроен максимально неправильно. Мы ждем экспозиций, экспонатов, погружений и развлечений, а попадаем в какую-то галерею сумасшедшего коллекционера.
Потому, что 90% всего пространства в двух комнатках занимают изображения Григория Ефимовича Распутина. Качество — от детски доморощенного до парсуна-помпезного. Рисунки карандашом, картины маслом, вышивки бисером, фотографии черно-белые и раскрашенные, постеры, открытки, календари, афиши кино, рекламные баннеры, почтовые конверты, водочные этикетки и иконы. Распутин смотрит на тебя из каждого угла, стены, окна и занавески.
Это трудно переносимое явление. Внешность тобольского старца, мягко говоря, не располагает к созерцанию. Но весь этот визуальный «кошмар» длится ровно до тех пор, пока Марина Юрьевна не поставит себе под ножки крохотную табуреточку — в известном шведском магазине такие приобретались для ванных комнат — не раздвинет свою указочку с лазерной точкой, не поправит на запястье браслет, и не начнет рассказывать историю…
Живая речь — музыка. А музыку «пересказать» невозможно. Марина Юрьевна Смирнова из тех редких людей, в которых русский язык — дар. Что-то невероятно цельное, глубокое, красивое, живое. Очень редкий человек способен так говорить на великом и могучем.
Наука, космос, жизнь и быт — все в нем присутствует и ничто из этого его не исчерпывает. А говорит она легко, непринужденно, слова льются, заполняя тебя быстрее, чем воздух. И ты стоишь как зачарованный. И понимаешь все, о чем она рассказывает на каком-то более глубоком уровне. Может быть, это и есть — понимать сердцем?
Что надо понимать? Она — школьная учительница русского языка и литературы. Она выходит на «публику» с указкой почти 50 лет. Отсюда и умение «держать» внимание мертвой хваткой. И завораживать красотой и смыслом.
Но если отбросить в сторону лирику. Как это ни странно, но за все сто с лишним лет с момента гибели Распутина, страшный миф о его жизни и участии в жизни Императорской семьи ни разу не подвергался хоть сколько-то разумному сомнению. А только все больше зарастал шелухой и шушерой.
Здесь же, в сельском, сугубо частном музейчике, сделанном на коленке, на копейке, с фондом из цветных открыток, сломанного зеркала, шепелявого граммофона и магического деревянного стула, шелуха и шушера сыпется и отваливается. Жуткий старец неожиданно обретает человеческие черты. И виноват в этом русский язык Смирновой.
— Виноват в этом мой муж. — говорит Марина Юрьевна. — Музей придуман и создан, конечно, им. Меня спрашивают, как вам вообще это в голову пришло? А я отвечаю — слушайтесь мужчин. И мне никто не верит.
Здесь я делаю удивленное лицо. Потому, что уверен — это кокетство с ее стороны, реверансы. Ну, кто еще может со-существовать на равных рядом с такой звездой как Смирнова? Мужа Марины Юрьевны не видно и не слышно. Я же не мог вообразить, что тот затрапезный мужик со снеговой лопатой у калитки, который запускал группу посетителей и закрывал калитку на крючок, это Владимир Любомирович Смирнов.
Которому отечественная историческая наука обязана, как минимум, открытием точной даты рождения Распутина. Даты, которой не знали столичные историки, архивисты, писатели и проч. И всем остальным, что меня окружает в этом музее тоже. Но началось все с одной цифры.
Началось все еще с последнего класса школы, в котором десятиклассники Марина и Володя встречают друг друга. При том, что более разных по характеру людей придумать сложно. Волна и камень, лед и пламень. Ярчайшая, уверенная в себе, точно и лучше знающая «как надо», Марина. И тихий, сосредоточенный, не публичный, думающий Владимир.
Семидесятые годы 20-го века. По телевизору Кобзон и Лещенко, на кухнях Высоцкий и Галич. Говори одно, думай другое, делай третье. А лучше вообще не делай.
Но вот откуда-то же рождается этот интерес в голове молодого историка Смирнова? Почему в биографии Распутина нет начала? И новоиспеченный студент-историк делится со своей девушкой студенткой-языковедом этим немудрящим вопросом. Распутина знают в Китае и на Ямайке, а на родине, в фондах краеведческого музея Тюмени всего два подлинных документа с его именем. Одна записка и одна фотография.
А она ему как бы невзначай сообщает — у меня бабушка из этой Покровки. То есть, Распутин — земляк. Тайный сговор… Им по семнадцать-восемнадцать лет. Как историку ему было интересно найти хоть что-то. Он порылся в Тобольском и Тюменском архивах. И говорит, давай съездим в архив Ярковского района.
— А я ему перечила, вполне обоснованно, если в центральных нет, что может быть доброго в захолустном?
Но Владимир Любомирович на рейсовом автобусе поехал в Ярково. И там его ждала находка — подлинная запись с датой рождения Григория Распутина.
С этого все и началось. Стали ездить. Воспоминания стариков записывать, фотографии собирать.
И тут, как говорит Марина Юрьевна, «время посыпалось». И одни ушли в безвременный запой, другие ударились в коммерцию и принялись бороться за свое благосостояние. А ее «тихий» муж вдумчиво собрал все семейные деньги, снял со сберегательной книжки, дополнительно одолжился у тещи и купил дом в Покровском. Дом, в котором когда-то жили родители Распутина. (Дом самого Григория был варварски уничтожен в 1980-м году.)
Мощная инвестиция. Инвестиция выглядела бесподобно. Дом без окон и дверей, все, что можно растащить, растащено, лопухи и полынь-трава в полный рост.
— Когда он меня сюда привез, чтобы дом показать. — рассказывает Марина Юрьевна. — Я думала, что убью его. На что он потратил все наши сбережения?! А он мне тихо так, прочувственно говорит. Марина, ты умный человек, но дура полная. Поверь мне, к тебе со всего мира поедут. А я подумала — вышла замуж за идиота. У нас в городе музеи с мамонтами стоят пустые, никто не ходит. А здесь 100 км разбитой дороги. Кто поедет?! Кому нужны твои листочки и фотографии?
— Откуда в нем была такая уверенность в своей правоте? — спрашиваю я.
— От графа Дракулы. — отвечает Марина Юрьевна. — Еще в советские времена он по путевке поехал в социалистическую Румынию. Но только все там по магазинам шастали, а он поехал в замок этого Дракулы. Чтобы потом, на ступеньках дома Распутина мне сказать.
В Истории человечества есть имена, которые знает весь мир. Дракула, Казанова, Марко Поло. И этот, наш, покровский мужик Распутин из их числа.
Надо слушать мужчину! Могла ли я себе представить, что всего несколько лет спустя на крыльце этого дома я буду наливать водку ансамблю «Бониэм» и пить вместе с ними за помин души Григория Ефимовича?!
Они выкашивают лопухи, стеклят окна, белят стены, мастерят стенды из подручного материала. Развешивают фотографии, найденную метрику, несколько икон. И это все тогда, когда зарплат нет, в холодильнике кулек замороженных грибов, а в погребе мешок картошки. И все довольствие.
— Боюсь показаться идиоткой, — так начинает Марина Юрьевна следующую главу. — Но дальше начинается мистика.
Однажды, в квартиру к Марине приходит мама и сообщает, что ей только что звонил директор Тюменского аккумуляторного завода — домашний телефон только у мамы и есть — и сказал, что собирается везти иностранных гостей в Тобольск, а по пути показать им музей Распутина. В 6 утра в субботу новоявленные «музейщики» Смирновы уже на месте. Марина Юрьевна помыла пол. Ждут иностранцев. Где-то в районе 11 утра у ворот останавливается иномарка, выходят солидные люди. Австрийцы, с переводчицей.
Они не знали, что их ждет. А ждал их… Григорий Ефимович во плоти. Это уже не про Историю с документами, а про театр с позументами. В селе Покровском проживал Виктор Федорович Пролубщиков, местный культпросветработник, актер народного театра, колоритная личность. Смирнова, по ее собственному утверждению, «сгорая от стыда», уговорила его «поработать» героем. Он надевал косоворотку из театрального реквизита, собственные яловые сапоги, расчесывал бороду и становился до жути похож на Распутина. Только ростом сильно меньше.
Она вела экскурсию, рассказывала что-то, а в конце ударила в колокольчик, который когда-то действительно висел на двери распутинской семьи. И тогда перед австрийцами появился сибирский Старец. Вышел бочком из-за печки. В руках тарелка блинов с щучьей икрой, соленые огурцы и рюмки с водкой на подносе. И предлагает выпить за помин души Григория Ефимовича.
Ясно, что эффект сокрушительный. Директор завода платит за шоу с блинами и помин столько, сколько Смирновы потратили на весь ремонт в музее. Иностранцы, уезжая, оставляют письменную благодарность. На обыкновенном листочке А4, который Марина Юрьевна положит под обложку первой Книги отзывов и забудет о нем надолго. Когда Книгу испишут, она снимет обложку и найдет тот листочек с австрийским текстом.
А мистика то в чем? В дате. Австрийский визит состоялся 17 июля 1992 года. Это день, когда в 1918-м была расстреляна Царская семья.
И дальше тридцать лет жизни. Настоящая научно-исследовательская работа, архивы, документы, люди, свидетельства и книги. И да — очереди из автобусов с туристами, делегации сильных мира сего, известность по всему миру и ни копейки государственных денег.
О чем рассказывает Марина Юрьевна два с половиной часа? Я бы дерзнул сказать так — день 17 июля 1918 года.
О событии, в котором как солнце в капле заключено все — жизнь и смерть ее земляка из села Покровского, жизнь и смерть русского царя, его жены, его детей, гибель Империи, и как следствие — страдания миллионов русских людей, кровь, трагическая красота и немеркнущие вопросы.
Она рассказывает так, что хочешь-не хочешь — идешь вслед ее голосу. И видишь, как Россия подобно тысячекратно увеличенному Титанику плывет навстречу своему тысячекратно увеличенному айсбергу, а у людей на борту своя правда, боль, красота, глупость, мужество, подлость, мерзость, слепота, глухота и поздние раскаянья.
Смирновы рассказывают о своем герое так, что тебе уже не важно все то, чем его поливали, обвиняли, убивали, закапывали, за что ужасались, восторгались и ненавидели.
Григорий Ефимович Распутин, крестьянин Тобольской губернии, обладал даром — интуицией бездны.
Что было общего для русских людей столетней давности? Не Бог, не царь, не свободы, не надежды, не благие намерения. Интуиция бездны. Приближение неотвратимого. Дыхание тьмы.
И где же спасение?
Русский язык.
В Знаменском соборе Тюмени каждый воскресный день после большой праздничной службы выходит священник на центр храма, ставит аналой с записками, открывает служебник и начинает молиться о всех тех, кто сейчас на фронте. Имена, имена, имена… Полный храм народа, вслед за ним, одними губами — имена, имена, имена. И так больше часа. И чем дольше длится это стояние и молитва, тем отчетливее понимаешь — вот оно, наше, общее, единственное, что всех роднит. Господи, помилуй на русском языке. И отступает, отступает…
Свежие комментарии